В евангельском чтении о слепом и во многих других отрывках мы слышим неожиданный для нас вопрос, который ставит Христос человеку, что подошел к Нему: Хочешь ли ты быть исцелен? Хочешь ли ты спастись?… Казалось бы, что и вопроса нет; разве человек к Христу не подошел? Не значит ли это, что он на самом деле хочет исцеления и прощения и спасения? Спросим же себя, имея в виду не тех людей, о которых Евангелие говорит, а самих себя. Мы идем к Богу, надеясь, что Бог над нами сотворит что-то чудесное, но задумываемся ли мы о том, что всякому подобному чуду должна соответствовать с нашей стороны готовность что-то потерять или что-то приобрести, чего у нас нет?
Мы просим Бога, как этот слепой, чтобы Он нам дал прозреть, чтобы нам было дано Его видеть, Его ощущать, глубоко Его понимать, чтобы нам было дано то зрение, которое нам дает проникновение человеческого сердца, понимание ближнего; но задумываемся ли мы о том, что Христос ясно, просто поставил одно условие этому прозрению: Блаженны чистые сердцем, они узрят Бога, и никто другой. И когда мы обращаемся к Богу с просьбой: Господи, дай мне это зрение, — все Евангелие нам отвечает: да, ты можешь его получить, но очисти свое сердце, очисти его так, чтобы оно стало совершенно прозрачным, как хрусталь, чтобы через него ты с земли мог видеть небо, чтобы через это сердце, как через чистый алмаз, мог божественный свет проливаться на землю…
И когда мы так ставим вопрос, мы должны понимать, что просим о чем-то, что будет нам очень дорого стоить, потому что наше сердце не только загрязнено или затемнено вещами, которые мы готовы отвергнуть, понимая, что они скверны, — оно потемнено очень многим другим, что само по себе может быть и не плохо и не скверно, но что к Богу не имеет никакого отношения, что не обращено к Богу и что часто стоит преградой между Богом и нами. Любовь к человеку, любовь к Родине, привязанности всех родов, увлечения, и не только грехом, но достойными человека вещами — все это может стать идолами, которые между Богом и нами так встают, что пути к Богу больше не оставляют.
И когда мы молим Бога, чтобы Господь нам дал прозрение святых, которое им позволяло видеть человека, какой он есть, разве мы понимаем, чего мы просим? Для того, чтобы видеть человека, какой он есть, надо быть готовым принять его, каким он есть; а это может стоить нам очень дорого. Для этого надо быть готовым пройти мимо себя, от себя отречься, чтобы свободным от себя быть способным воспринять другого.
И тогда понятно делается, почему Христос говорит: Хочешь ли ты прозреть? Хочешь ли ты исцелиться? — потому что это содержит другой вопрос: Готов ли ты для того, чтобы это случилось, принести свою долю участия? И затем, когда ты получишь это прозрение, эту цельность, что ты с ней сделаешь? Неужели ты ее присвоишь (как мы все делаем постоянно) для того, чтобы новая цельность, новая глубина, новая красота в тебе пошла только тебе на пользу и удовлетворение? Нам возвращается здоровье, т оно дается вновь от Бога, как подарок; а как мы это здоровье употребляем в жизни? Как употребляем ум и телесную крепость, и все Божии дарования? Для того ли, чтобы прославилось Его имя, чтобы Божий свет через нас пролился широко вокруг, охватил радостью всех? Или храним мы это для себя, для своих целей? И снова ставится вопрос: Хочешь ли исцелиться, хочешь ли новой жизни?
Станем перед этим вопросом всерьез, потому что он обращен именно к нам. Те люди, о которых говорит Евангелие, сумели на него ответить положительно во спасение, а мы? Почему мы остаемся такими разбитыми, нецельными? Не потому ли, что мы хотим одновременно служить Богу и мамоне? Одновременно считать себя центром, началом и целью всего, и Богу дать какое-то — но какое малое! — место в нашей жизни? Перед нами стоит этот вопрос; от того, как мы его решим, зависит цельность нашей души, зависит все будущее наше. Подумаем над этим и ответим Христу: Хочу, Господи; возьми от меня все то, что принадлежит раздробленности, смерти и нецельности, и пусть останется во мне только Твое!
Аминь.
Митрополит Сурожский Антоний.
