Владимир Ильич вышел из квартиры Фофановой, картаво выругался, заразительно рассмеялся и хлопнул дверью. До начала вооруженного восстания оставалось один час и сорок минут.
Лихо, по-рабочему заломив парик на затылок, мастер конспирации, картаво насвистывая, заплетающейся походкой спустился по узенькой задней лестнице и вышел с черного хода, походя помочившись с крыльца. Октябрьский, по старому стилю, морозец неприятно пощипывал бритый подбородок. Неразношенная кожаная кепка поскрипывала и жала в висках.
И то сказать — голова-то большая. В шутку друзья частенько называли ее ленинской. Ильич нащупал в кармане газовый пистолет, переложил кастет из внутреннего кармана в наружный и неспешно пошел по направлению к Смольному.
Проходя по Литейному, увидел свет в знакомом окне. «Не спит, шалава, — весело подумал Владимир Ильич, — заглянуть, что ль? Впгочем, нет — сначала Геволюция, бабы потом».
Метров через триста Владимира Ильича остановил жандарм и попросил закурить. «Плохая пгимета», — подумал про себя Ильич, но закурить дал. Жандарм оказался словоохотливый и, попыхивая дармовой папироской, принялся расписывать «случайному прохожему» бесчинства большевиков в казармах, поведение женщин-агитаторов на митингах и проч. и проч. Ильич, который и сам хорошо знал своих соратников, стоял и картаво поддакивал.
Жандарм предложил зайти в околотошную, принять по чарке. Ильичу было холодно, он задумался. Вообще-то, Крупская попросила его прийти с Революции пораньше и трезвым. В конце концов он согласился и принял чуть-чуть у теплого уютного полицейского камелька.
До революции оставалось три четверти часа. Тихо потрескивали дрова в камине. В унисон с ними, да под «Смирновочку», потрескивал неторопливый политический спор.
За пятнадцать минут до Революции Ильич убедил-таки жандарма в ее исторической неизбежности. Они выпили за это, и потом еще раз. Когда выстрелила «Аврора», два немолодых человека мирно спали на кушетке полицейского управления и каждому снилось будущее...
В этот момент в помещение ввалилась толпа перевязанных пулеметными лентами матросов и солдат. Самый пьяный из них (по-видимому, командир) уставился на ничего не понимающего Ильича и рявкнул: «Шпик?!» Ильич рванул на груди сорочку. На белой, поросшей рыжим волосом, груди мелькнула татуировка «Не забуду Шушенское».
— Ich bin der Kaizer Freund!..
— Наш, наш!!! — толпа радостно оживилась.
Откуда ни возьмись появились подвыпившие барышни, мигом заскочили на стол и принялись отплясывать «Варшавянку» на жандармской шинели. Жандарм, все это время стоявший у стены с поднятыми руками и ожидая заслуженной пули в лоб, недоуменно опустил руки и пробормотал:
— Не может быть... Ленин?!...
